[into-the-blue]

Я запомнил: в Небельштадте по осени солнце весьма редкий гость. Мне следовало догадаться, что его безмятежное свечение в пронизанный сонной прохладой день должно что-то значить. Следовало, да не обратил должного внимания. По чести сказать, меня утомило наше продолжительное шествие от вокзала до департамента магии, поэтому я больше рассматривал архитектуру зданий, выстроившихся шеренгами вдоль дороги, нежели размышлял о тревожных знамениях. Я вообще стараюсь без особой надобности не рассматривать проходящих мимо; не знаю, у кого из нас встреча взглядов вызывает большее отторжение.
Ровена была на редкость молчалива. Я не был удивлён тем, что грубая ученица магов не обрадована даже редкой погодой, как не был удивлён и тем, что её более чем не радовала необходимая процедура записи на практику. Что действительно вызывало у меня недоумение, это как раз таки тишина. Дева не склонна стеснять себя в вербальных средствах выражения недовольства чем бы то ни было, однако же губы её оставались плотно сжатыми. Куда ни глянь - всюду были предостережения судьбы. Но я так невнимателен.
Так невнимателен.
Вскольз задев взглядом стоящую у остановки фигуру, я был готов вернуться к созерцанию недвижимых жилых массивов, но неведомая сила заставила меня уделить внимание тёмному силуэту. Молодой мужчина в чёрном костюме, улыбаясь легко и мягко-снисходительно, слушал тревожное бормотание ёжащейся рядом девушки. Взгляд полуприкрытых золотистых глаз был ужасно холодным. Вот он мучительно знакомым движением поправил чернильный локон, съехавший на глаза, и шевельнул чешуйчатыми крыльями, будто выточенными из обсидиана.
Память ударила меня под дых. Я продолжал идти следом за магичкой, но перед моим внутренним взором кружилась вьюга образов. Нутро сковал тяжёлый страх.

Смотрю снизу вверх на золотые и тёплые глаза, полные болезненного сосредоточения. В грудь вгрызается жжение на грани агонии, слышу, как хрустит, поддаваясь, шкура на моей груди. Глотаю воздух, но он не попадает в глотку, которую как будто забило землёй.
Склонившаяся надо мной фигура напряжённо хмурится. Шевелятся губы, но я не могу ни разобрать речь, ни прочитать её.
Я очень пытаюсь - не преуспевая, впрочем, и в этом - кричать.

Я никогда не размышлял особо над обстоятельствами моей гибели. Ровена говорила, что выглядел я, будто бы меня пытали. Бесконечно тянущиеся мгновения я подозревал этого горгулью, не обращающего на меня ровным счётом никакого внимания. Его куда больше развлекал их с юной девой разговор. Последняя, к слову, безуспешно пыталась отодвинуться, но каким-то непостижимым образом расстояние между ними не изменялось, хотя создавалось впечатление, будто бы её собеседник хранит абсолютную неподвижность.
Пока вдруг не поднял на меня взгляд. И я понял. И теперь это был стыд, накрывший меня с головой, потому что я вспомнил.

Бессловесно рычу на выдохе, на большее сил уже не хватает. Растение пульсирует между ребёр, и это сводит с ума. Столько злости.
Если расслаблюсь, то яд всё-таки убьёт меня. Если Энцо поторопится, у моего бессмысленного тела есть шанс.
- Почти. - отрывисто бросает горгулья, выковыривающий отравленные колючие ростки из моей груди, - Держись. Я почти.
Киваю и глотаю воздух вместо вдоха. В мире не остаётся ничего, кроме боли.

Я вспомнил. Винченцо. Дворецкий нашего мастера. Винченцо-тень, воплощение хороших манер, сосредоточение доброжелательности. Трепетная натура ценителя литературы. Улыбка, имеющая адрес - как переданное из рук лично в руки получателю письмо. Вечно собранные в хвост длиннющие локоны, переливающиеся в зависимости от света серебром и золотом. Баюкающе покачивающиеся крылья. Бесшумные шаги.
Энцо. Мой лучший и единственный друг. Как я мог забыть? Блаженно беспамятство столь же, сколь и бесстыдно. Сколь беспощадна память после. Как я мог забыть?

Винченцо сидит позади меня, железными щипцами прикладывая обратно к моей ободранной спине осколки каменной шкуры. Немногие знают, но так раны зарастают куда быстрее. Энцо знал. Благодаря мне. С каждым новым осколком я шиплю и вздрагиваю, но заставляю себя раз за разом возвращаться к чтению вслух. Эту книгу мне было тяжело достать, ещё тяжелее - начитывать с выражением рукописные строки, когда по хребту льётся боль вперемешку с кровью. Но я умею быть благодарным, пусть мастер и полагает иначе.
Сидящий за моей спиной горгулья едва слышно всхлипывает, заставляя меня гадать, что вызывает эти слёзы: трогательная сцена прощания главных героев или то, что видит он (и что сокрыто от моего взора в силу положения глаз)?

Энцо опускает взгляд обратно на свою спутницу, но я вижу, что в нём больше нет прежнего сосредоточения. Снова смотрит на меня и улыбается, так, что даже если я и хотел произнести приветственные слова, то они всё равно застряли на подходе к моей глотке.
- Чего встрял? - грубо окликает меня магичка.
Теперь даже невысокая подопечная Винченцо смотрит в сторону моей мучительницы. Странное ощущение. Я как будто оказался на сотни лет назад. Совершенно такой же неотёсанный, раздражённый миром... и совершенно беспомощный. Улыбка моего друга не изменяется ни в единой ноте, когда он легонько качает головой и снимает шляпу в знак приветствия. Я киваю с некоторым запозданием, всё ещё разделяя себя тогда и себя сейчас. Энцо, к моей тоске, отводит взгляд до того, как я смог разобраться. Или именно это и вернуло меня к объективной реальности.
Он отвернулся первым, а я, сдвинув брови и уставившись себе под ноги, стал нагонять раздражённую Ровену. Какая-то сила держала её от новых вопросов, но я забыл этому поразиться.
Я думал о том, могут ли глаза поседеть. И о том, что должно было случиться с самым лучшим из нас, кого я только знал, чтобы в глазах появилось столько инея. Я хотел бы снова увидеться с Винченцо, услышать его голос, обращённый ко мне. Но меня мучило новое чувство, казалось, абсолютно обошедшее стороной мою персону с момента последнего пробуждения от каменного сна.
Чувство конечности. Чувство невозможности вернуть то, что однажды было. Мне не жаль прекрасных усадеб и дивных садов, я нисколько не тоскую по буйству природы и её некоторому покровительству над расцветающей цивилизацией магии. Что толку испытывать тягу к детскому смеху на втором этаже особняка, где малые дети, не тронутые скверной знания, бегают по зале, рискуя однажды разломать в своих играх древнее, древнее меня, пианино?
Я скучаю по улыбке Энцо. Той самой, всегда предназначавшейся тому, кому она адресована. Такое болезненное чувство, будто бы я однажды не получил письмо, и больше оно никогда уже не придёт.
Не думал, что испытаю подобное. Не знаю, что мне нужно с этим делать.
Знаю, кто бы мне помог. Но Ардвиз так далеко. Весь мир - так далеко.